Лесная дорога к селу Староселье не значилась ни на одной карте. Официально её не существовало. Но в нашем городке её знали все. И говорили о ней только шепотом, озираясь, особенно после заката. Называли ее просто: «Забытая Дорога».
Старики крестились, вспоминая. Говорили, что в войну там шли жестокие бои, земля пропиталась кровью так, что даже трава не росла десятилетиями. Потом – что дорогу прокляла цыганка, обиженная на всю деревню. Позже шептались о странных огнях, блуждающих меж деревьев, и о тихом плаче, который ветер доносил из чащи. Самое страшное: те, кто по неведению или отчаянию сворачивал на Забытую Дорогу, часто не возвращались. А если и возвращались – становились другими. Молчаливыми, с потухшим взглядом, словно часть души осталась там, в сумраке под сомкнутыми кронами.
Мой друг Денис всегда смеялся над этими байками. «Техника ломается, люди теряются – обычное дело в глуши!» – бросал он, когда разговор заходил о Староселье. Его скепсис и погубил.
Мы рыбачили на дальнем озере, когда у его старенького «Москвича» заглох двигатель. Сумерки сгущались стремительно. Паника нарастала, когда Денис, уперев руки в бока, указал на едва заметную колею, уходящую вглубь мрачного ельника.
«Вон же! Старая дорога на Староселье! Через час будем в городе, если память мне не изменяет».
Холодный пот выступил у меня по спине. «Денис, ты что? Это же Забытая Дорога! Ты слышал истории…»
«Истории!» – фыркнул он, уже садясь за руль и пытаясь завести машину с толкача. – «Боишься – иди пешком. Я поехал».
Страх быть брошенным в лесу одной ночью оказался сильнее суеверия. Я вскочил в машину. «Москвич» дернулся, чихнул и поехал, ныряя в темный туннель из вековых елей и сосен.
Тишина обрушилась мгновенно. Звук двигателя казался кощунственным, нарушающим непробиваемую, тяжелую тишину. Воздух стал холодным и влажным, пахнущим прелой хвоей и чем-то еще… металлическим? Гнилым? Фары выхватывали из мрака корявые стволы, поросшие мхом, словно стены древнего склепа. Дорога петляла бессмысленно, уводя все глубже. Навигатор показывал лишь хаотичные помехи.
«Черт, тут все как-то… не так», – пробормотал Денис, и в его голосе впервые прозвучала тревога. Его уверенность таяла с каждым метром.
Внезапно фары осветили что-то странное справа: покосившийся, почти проглоченный мхом и папоротниками деревянный крест. Обломанный, древний. Рядом – груда искореженного ржавого металла, напоминавшая остов телеги или… что-то более зловещее. Денис резко притормозил.
И тут мы услышали.
Не плач. Не вой. Шепот.
Сотни, тысячи голосов, сливающихся в один неразборчивый, тихий, непрерывный гул. Он исходил не из одной точки, а со всех сторон – из-под земли, из крон деревьев, из самой темноты между стволами. Будто лес дышал словами. Шепот был лишен эмоций – ни злобы, ни печали, лишь бесконечное, мертвое бормотание, от которого кровь стыла в жилах.
«Что… что это?» – Денис прошептал, его лицо в слабом свете приборной панели стало мертвенно-бледным.
«Не знаю… Едем! Быстрее!» – я схватил его за рукав.
Он рванул с места. Машина заскрежетала по ухабам. Шепот не стихал. Он нарастал, обволакивал, проникал внутрь черепа, заполняя все мысли. В нем чудились обрывки слов: «…останься…», «…здесь…», «…навсегда…». Это было не снаружи. Это было внутри.
Впереди мелькнул просвет. Сердце екнуло – выход! Но это была лишь небольшая поляна. Посреди нее, освещенная лунным светом, пробивавшимся сквозь разрыв в кронах, стояла старая бетонная вышка. Военная? Лесная? Ее верхушка была обрушена. И у ее подножия… двигались тени. Бесформенные, плотные, как клубы черного дыма, они медленно кружили, сливаясь и разделяясь. И казалось, шепот исходил именно от них.
Денис резко выключил фары и двигатель. Абсолютная тьма и тишина, нарушаемая только тем жутким, всепроникающим бормотанием. Он повернулся ко мне. Его глаза в темноте казались огромными, черными, лишенными всякого света. На его лице застыло выражение нечеловеческого ужаса и… пустоты.
«Они зовут», – прошептал он, и его голос звучал чужим, натянутым, как струна. – «Они хотят, чтобы мы остались. С ними. Навсегда».
Он потянулся к ручке двери.
Я действовал на чистом инстинкте. Рванул ключ зажигания, повернул его, ударил по сцеплению и газу. Двигатель взревел неистово. Я включил фары, ослепив мечущиеся у вышки тени. Резко дал задний ход, чуть не врезаясь в деревья, развернулся на скрипящей резине и рванул назад, туда, откуда приехали, не разбирая дороги, молясь лишь об одном – вырваться из этого шепчущего ада.
Мы вылетели на знакомую грунтовку как из жерла пушки. Шепот оборвался резко, как перерезанная нить. Осталась только тишина леса и бешеный стук наших сердец.
Денис молчал всю дорогу. Молчит до сих пор. Он вернулся, но не *весь*. Он избегает леса, вздрагивает от шепота ветра в листве, а по ночам я слышу, как он бормочет что-то невнятное, сидя у окна и глядя в сторону, где лежит Забытая Дорога. В его глазах осталась тень той поляны, того шепота.
Теперь я понимаю, почему о Забытой Дороге говорят только шепотом. Громкие слова могут привлечь внимание. А внимание тех… существ? Призраков? Проклятия? – что ждут там, в вечном сумраке под сомкнутыми кронами, готовых шепотом заманить путника в свое холодное, безмолвное «навсегда».
Они не прощают тех, кто услышал зов. И они не забывают дорогу обратно.
15 Июля, Тамара Васильева